Наш деспот пал. А ночь тиранства длится.
Вы видите, как просто убедиться
В том, что знамена подняты его.
Еще так рано праздновать победу,
И то, что ныне самодержца нету,
Еще не предрешило ничего.
Вы слышите — повсюду плачут дети.
А ночь черна. Она чернее нефти.
Убийцами на мушку взят рассвет.
Над жертвами сидит надежда в трансе,
А рядом смерть безумствует в экстазе,
И кажется, тому исхода нет.
Вот наша кровь, под нашими ногами
Разлившись, застывает зеркалами.
И стон, что закипает на губах,
Глухих подвалов липкие ступени.
По улицам шныряющие тени —
Все отразилось в черных зеркалах.
Мы позабыли, как щебечут птицы.
Но как орут циничные убийцы,
Мы слышим каждый день и каждый час.
И в нас летит свинец их дикой злобы,
А тучи, как осколочные бомбы,
Над головой взрываются у нас.
Вы видите, чуть овладев собою,
Замешивает мама хлеб наш с болью.
Зачем нам хлеб? Ведь каждый горем сыт.
Кровь на муке в глаза мне так и лезет.
« А мама исступленно месит, месит,
Потом вздыхает, плачет, голосит.
Воды кровавой в тесто подливает
И вдруг с земли ручонку поднимает
Вихрастого братишки моего.
И каждый пальчик гладит и целует,
И для нее уже не существует
Ни страха, ни аллаха самого.
Она не видит, что стою я рядом,
Все шарит по земле безумным взглядом,
И жалость мне на части сердце рвет.
А мама, будто примирясь с судьбою,
Опять наш хлеб замешивает с болью,
Протяжно так и жалобно поет.
В словах ее печальных смысла нету,
Но мне навек запомнить песню эту —
В ней каждый звук трагически высок.
Когда и ночь и город дышат смертью,
Как ядовито воздух пахнет нефтью,
Твой чистый воздух, Ближний мой Восток.
А мама, простирая к людям руки,
Обходит все дома и все лачуги:
Смотрите, как сыночек мой убит.
Вы видите на тельце пятна эти?
Не крови это пятна — пятна нефти.
Мой старшенький убийцам отомстит.
В зубах собаки нашего соседа
Рука братишки среднего — Ахмеда,
А черный кот какой-то хрящ грызет.
Мне жутко. Я от ужаса завою.
Я тоже четвертован той резнею,
И боль моя вовеки не пройдет.
Так горло жизни смерть перегрызала.
Мужайтесь, люди! — мама восклицала.—
Запомните, чтоб внукам передать,
Как будущее родины их милой
В крови крестилось жаркой и невинной,
Им эту кровь на знамени поднять.
Мужайтесь! — губы мамы повторяли.—
Мы в этой бойне столько потеряли,
Теперь нам даже нечем пригрозить.
Пусть наши души время не остудит.
Страшней того, что с нами есть — не будет,
Ведь что ужасней смерти может быть?
О хищный зверь предательства, я вижу
Оскал твоих зубов. Я рык твой слышу.
Пей кровь мою. Рви тело на куски.
Заткни мне кляпом рот. Язык мой вырви.
Но боль мою услышат в целом мире
Всем этим ухищреньям вопреки.
И весть пойдет во все земные дали,
Как негодяи правду убивали,
Как стервенело хищное зверье.
Стояла правда в месиве кровавом,
И если оседала под ударом,
Сам героизм поддерживал ее.
Нам не просить у подлости пощады.
Он перед нами, светлый образ правды.
И пусть рассвет предательски убит,
Пусть мы сегодня погибаем в муках,
Пусть рассветет уже при наших внуках,
Но рассветет, и правда победит.
И вспомнят нас в тот светлый день победы.
Ну а пока, солдаты-людоеды,
Ликуя, продолжайте гнусный пир.
Вот кровь младенца — пейте без смущенья.
Вот плоть моя — ну чем не угощенье?
Глумитесь и нагуливайте жир.
Вас призовет история к расплате.
Однажды в день воскресный в
Петрограде Вот так же распоясался цинизм.
Но солнце было знаменем народа,
На нем горело: ПРАВДА и СВОБОДА.
И где ж теперь всесильный тот царизм?!
[1] Палестинский лагерь в Бейруте.